Глава десятая

НЕУЧ С ДИПЛОМОМ

I

Никакого сочувствия и дома!

- Вот что, муженёк милый, - всё чаще заявляла Наташа, не зная, куда деваться от стыда перед любопытными соседями: - одними разговорами занимаешься! Провалился в доме быта, шуруй на любую работу! О семье подумай. Всё я да я! У детей одежды порядочной нет! И прекрати мне углы отгораживать! Чтобы ни одного здесь недоучки я не видела! И заруби себе на носу: одно моё словечко - и тобой займутся, где следует. Там оценят по достоинству твою гениальность, воздадут по заслугам!

Ну и жизнь! Приспосабливайся, приноравливайся.

Попробовал Игорь пока что перебиться кое-какими случайными заработками: то мешки-ящики погрузит-разгрузит, то уговорит случайного моряка час-два позаниматься языком Шекспира и Диккенса и по половине дня языком молотит. Но жить, как «люди живут», видимо, не собирался.

- Со второго полугодия в седьмой школе место освобождается, - с надеждой, что сын загорится желанием побежать в школу, сообщила мама перед Новым годом: - «Англичанка» в декрет уходит! Зашёл бы к директору. Слышно, покладистый мужик.

Гевашев зашёл, больше для очистки совести, общего языка с покладистым мужиком не нашёл и словно отфутболенный мячик, закатился в гороно, по опыту не надеясь на какие-либо просветы.

В гороно с ним даже не поздоровались. Ничего конкретного в отношении седьмой школы не ответили.

- Паспорт! - потребовал всё тот же завгороно, хотя Гевашева знал в лицо и не раз листал его паспорт, удостоверяясь в прописке. Только после соблюдения заведённой формальности театрально развёл руками, проявив способность слышать, понимать, реагировать: - Вакансия в седьмой школе? Что вы, я бы знал! - И спокойно взялся за ручку с вечным пером, словно делал превеликое одолжение. - Ну что же, запишем вас! Если потребуетесь, пришлём открытку. Но навряд ли что предвидится. Всё укомплектовано.

Напоследок завгороно патетически напутствовал молодого учителя отправляться в сельскую школу.

Уступая место другим жаждущим «отметиться». Игорь Васильевич ругал себя за убитые на очередь два часа.

По пути домой он послонялся по центру, вяло, читая крупные и мелкие, причудливые и строгие произведения рекламного творчества в витринах и над ними, потом объявления у «Детского мира», пока не угодил в «шашлычку» с подвернувшимся весёлым моряком, который, приглашая без всяких фокусов выпить за его приход, уверял, что всё оплатит золотыми.

Моряк повёл себя хозяином, заказав для начала бутылку мадеры и па­ру шашлыков. Игорь, уставившись на ловко распечатанную бутылку, горько думал: "До чего докатился: без работы, семьёй не интересуюсь, сам по себе брожу по городу, да ещё тепленький под вечер. И уже не в первый раз без гроша в кармане пью с денежным кутилой. Дома уже и дети не льнут. Я не знаю, что и как у них, хотя живу под одной крышей. И слушал краем уха болтовню моряка.

- Дьявол треклятый в меня вселился с десяток лет назад, когда са­лагой мореходку тянул! Всю жизнь баламутит, без сна и покоя. Усла­дить его надо, - весело изливался сотрапезник, разливая вино в тонкие стаканы.

Игорь с каждым его словом проникался стыдом и горечью бесцельного существования, - точно такого же, какое являл собою разудалый моряк.

- Извини, - тихо сказал Игорь, но кореш, провозглашавший тост в честь своей персоны, едва ли слышал его. Когда Гевашев двинул к двери, моряк опешил.

- Ты что? - заворчал он добродушно. - Угощаю тебя на кровные свои, обидеться могу. Вместе пришли, вместе и уйдем! Куда же ты, эй, друг ситцевый!?

Целое собрание искусных насмешников и желчных эпиграммистов не смогло бы придумать слова обиднее и хлестче, чем то, которое бездумно ляпнул выпивший гуляка-моряк. Игорю будто пятки скипидаром подмазали, так понёсся он, не замечая ступенек, из подвальной «шашлычки». И носился по городу, не сбавляя скорости, допоздна; останавливался у питейных заведений и шарахался от весёлых гуляк. "И что за люди? Работа - гулянка, гулянка - работа, и всё, всё!" - словно урок твердил Игорь пересохшими губами.

В ту ночь ещё ниспавшая, когда он вернулся, Наташа поразилась. Совершенно трезвый!.. Странно было видеть его понурым, молчаливым, но трезвым. И не только в тот вечер, и в последующие дни и ночи Игорь был «как стеклышко». Выпивающих знакомых сторонился, «составить компанию» отказывался. Он вскипал, когда ему предлагали выпить, в душе поражаясь самому себе.

"Ишь, нос воротит!" - заразительно смеялся Шиманский, но за такую перемену хвалил.

А дома всё оставалось по-прежнему. Наташа хмурилась и дичилась его, вздрагивала, едва он касался её, отворачивалась. Она не могла забыть его отступничества в недавнем прошлом, в настоящем же её настраивало против мужа его положение безработного. Наташа устала в одиночку нести бремя кормилицы семьи, а возвращение в дом «главы семейства» по-настоящему пока не состоялось. И потому Наташу не радовали ни светлые тона обновлённых Игорем комнат, ни его героическая трез­вость. Когда мать начинала хвалить зятя, Наташа резко бросала:

- Ну и что? Ну не пьёт, а что толку!

- Да ты посмотри-то, какие вокруг! - урезонивала мать. - Пьют да дерутся! Ты помягче с ним будь! Жури легонько, не кипи. Ведь вернулся же...

- Ах, осчастливил! - тут же вскипала Наташа. - Я по-прежнему как каторжная за двоих ишачу... Не пьёт он! Пусть бы пил, да о семье думал! Пьяный проспится, на работу бежит, а он слоняется без дела. Что толку что трезвый!

- Так ведь не виноват он. Нет работы, - слабо защищала Игоря тёща.

- В село поехал бы учительствовать! - отрезала Наташа. - Лучше было бы! Детей поразбаловал, книжный хлам снова начал в дом таскать. Уезжал бы, не заплачу...

Но разговоры эти неизменно заканчивались всхлипываниями обеих женщин, и мать старалась поскорей сменить тему.

А Игорь не уезжал и не собирался. Зато каждое утро, наведя по­сильный блеск в доме, подготовив к занятиям импровизированную доску, бежал к мореходке за учениками. Дохода это приносило ровно настолько, чтобы сбегать в «букинист», куда тянуло магнитом, и вечером побрен­чать перед женой «заработком». Поначалу Наташа пренебрежительно, но молча бросала его мелочь в ящик стола. Затем, чем дальше, тем больше мужнин грошовый заработок начал выводить её из себя. Она всё меньше сдерживалась, бросала ему обидное «бездельник и тунеядец», а однажды даже швырнула ему в лицо его жалкие деньги. Дети старалось не попадаться матери под горячую руку и смирненько, как мышки, возились в своём углу. Игорь в сердцах хлопал дверью, уходил бродить. По вечерам в доме висело тягостное напряжение. Спали супруги, отвернувшись в разные стороны, а утром Наташа, не прощаясь, уходила, не позволяя ему отвести детей в сад, тащила их сама, не жалея, будила спозаранку.

Соседи подливали масла в огонь. Подкалывали её: "Ну что, мать-одиночка? Троих теперь иждивенцев тянешь? Всё нянькаешься с муженьком?" Жалели: "Бедняжка, чуть свет на стройку, на ветру и морозе камни да штукатурку ворочать, а этому тунеядцу детей отвести лень! Нежится в постели, а на столе, небось, завтрак дожидается?" Лилия Карловна не только отказала Игорю в прокате кресла, но и раззвонила (и как только не отсох её поганый язык, сокрушался Игорь), что он тунеядец, на производство не идёт, жрёт, пьёт в три горла и всё за счёт несчастной Наташи. Она то и надоумила Наташу, куда обратиться для наведения порядка в семье, считая, что так-то будет лучше. И постаралась, чтобы нежелательные для Игоря люди заинтересовались его доморощёнными «экспериментами». А, заинтересовавшись, положили конец его предпринимательской деятельности.

- И кого вырастили? - уколола невестка мать, зашедшую проведать: - Бездельник и тунеядец он!

И соседи туда же:

- Она, бедняжка, чуть свет на стройку топает, на ветру и холоде красоту из камней возводит, а ему благодать: кофе на столе дымится, сырнички дожидаются…

Подобное мнение сложилось у соседей о семье Гевашевых. Вдохновляемая шипящими со всех сторон сударками, Наташа в один из мрачных дождливых дней, когда на стройке делать было нечего, подалась в отделение милиции с написанным под диктовку Лилии Карловны заявлением, втайне радуясь выходу из положения: - вот вызовут, проберут, так живо подумает о семье!

И вот в самый разгар эксперимента с чтением в оригинале «Мартина Идена», когда Игоря необычайно взволновало понимание без словаря творения Джека Лондона, тихо вошёл в открытую Наташей дверь сотрудник милиции. Молодой, из демобилизованных. Минут десять простоял он в коридоре, завороженный нечленораздельными звуками из комнаты. Опомнившись, толкнул дверь.

Когда он делился с сослуживцами впечатлением от посещения по вызову, те так и полегли от хохота:

- Уму непостижимо! Кто сидит на ковре, кто на подоконнике, двое примостились позади этого мошенника, не знаю уж на чём, глазеют на него. А он так чтением поглощён, что на меня и не среагировал! Подошёл я не сразу, сначала из коридора в щелку понаблюдал. Слышу, тараторит взахлёб какую-то книгу, все наперебой - за ним. Шум и гвалт такой, что уши глохнут, глаза из орбит вон! - Сотрудник изобразил ужас на лице.

- Не я отец хотя бы одного ребёнка из тех несчастных! Ей богу, врезал бы за такое головотяпство! - он сжал кулачищи. - Да и тогда лишь форма удержала. Диплом, видно, у него купленный. Сам ни бум-бум, шарлатанит на глазах у всех. Жена чуть не помешалась...

- И как ему детей не жаль?

- Своих не жалеет, будет он чужих...

Словом, все согласились, что Гевашев просто шарлатан.

Но так думали не все, знавшие его.

Рауль Ананьевич, хоть и оказался нестойким и непоследовательным в своём увлечении английским языком, всё же не махнул рукой на Гевашева, помнил о нём, как о неудачливом, но интересном человеке. С началом навигации, сдержав слово, капитан взял Игоря к себе на «Волгодон» матросом. Вместе с Николаем Павловичем они составили дружную троицу, которая собиралась в каюте капитана. И тогда Гевашев чувствовал себя хозяином положения, задавая жару посредственным ученикам, до умопомрачения дово­дя себя и их скорочтением. Капитан со старпомом возносили Игоря, как вы­дающегося изобретателя нового метода обучения, прочили ему великое будущее и после каждого сеанса английского поднимали тост за Москву. Пили из уважения к Игорю только минеральную воду, и разговоры велись только о белокаменной красавице, в которой они намерены были капитально обосноваться, чтобы «наслаждаться цивилизацией».

Вне каюты капитана Игорю было не уютно. Ему приходилось защищаться от нападок команды. Он стыдился своих неумелых рук, не справлялся с обязанностями. Так незаметно пробежали полтора месяца. Гевашев, не успев обжиться на судне, своим беспокойным сердцем желал плавания по Северному Ледовитому океану. А оно, к сожалению, завершалось. В Салехарде, на Полярном круге, вспомнились ему слова Николая Павловича о Харасавэе - крае земли. Игорю страстно захотелось остаться на Севере. Расхотелось возвращаться домой, в скучную обыденность. Вкусить бы здесь сполна непривычной жизни, да и подправить материальную сторону!.. Рауль Ананьевич снова помог, порекомендовав его своему знакомому по былым экспедициям из Главтюменьгеологии.

II

В один из ненастных дней, которыми так изобилует Харасавэй, морская баржа наперекор бушевавшей весь день стихии, чудом добралась до места назначения. Море вздыбилось наростами льдин. Серая громада туч тяжело нависла над ними. Вот-вот сорвётся и упадёт! Несколько крошечных ледокольчиков, лавируя меж торосами, пробивали дорогу, старательно таща за собой несамоходные баржи.

Спасибо Раулю Ананьевичу! Всё устроилось наилучшим образом. В кармане у Гевашева лежало направление на один из таких небольших судов-ледоколов матросом. Кулинарные способности свои он пока утаивал: совсем не хотелось коптиться на тесном, игрушечном камбузе, борясь с качкой, пока что стойко переносимой. Под рокот рассерженного Карского моря он засыпал на подвесной койке, пробуждался, с нетерпением ожидая пока закуют его в оковы силы природы.

Но стоило увидеть море в действительности застывшим, он захандрил. Вдруг пришли совсем другие мысли: выдюжит ли он здесь, на этом крохотном островке жизни, среди мёртвой ледяной пустыни? Уживётся ли с командой? Не придётся ли отсюда драпать?

"Не так страшен чёрт, как его малюют", - храбро заключил он и пре­доставил ответ на вопросы эти времени. Отвечать на них пришлось очень скоро.

Однажды пришлось помогать Петровичу, стармеху, кингстоны чистить. И чистил Игорь, да ещё как! Повнимательнее присмотревшись к проворным рукам механика, он сделал странное для себя умозаключение: лишь тот человек представляет ценность, который силён в практике - умеет быстро и хорошо делать всё что угодно. Без такого не обойтись! А вот без него, Игоря, здесь обошлись бы. Одним таким горе матросом больше, одним меньше - без разницы для дела. Руки Петровича умело обращались с загадочными для непосвященного прокладками, гайками, медными частями - безымянными для Игоря, но имевшими свое особенное назначение в организме корабля.

"У каждой вещи своё название и место", - неожиданно эта мысль так потрясла Игоря, словно он сделал мировое открытие. "А в чем моя миссия на земле? - пошёл он дальше. - Меня зовут Игорем. Это моё название как всякой вещи. Учитель я посредственный, но имею диплом. Место моё в школе или в другом учебном заведении, где учат языку. А я где?.. Что делаю? Чищу кингстоны и сам я подсобный механизм для Петровича. Моё ли это кровное дело? Может, мне это очень по душе? Нет! Так почему же я здесь?" В нём появилось чувство неприязни к самому себе, как тогда в Инфлоте - перед бегством в Самарканд.

Он попытался отмахнуться от этих вопросов, но серыми тенями замаячили другие, и пытливая натура Игоря с присущим ей упрямством требо­вала ответов. Как ни старался он подсунуть себе какой-либо устраивающий любого ответ, упрямец в нём находил лазейку в тесном мире строгих доводов, коварно спрашивая: "А почему ты здесь?"

Действительно, почему? Почему здесь - на ненасытном, поглощающем людей и грузы Харасавэе? Впрочем, такие «почему» можно было обращать не только к самому себе, стоило лишь оглянуться вокруг. То, что не удивляло других, привыкших к Харасавэю, ошарашивало Игоря.

Скатился под воду шифер с накренившейся баржи из-за неправильностей транспортировки, мгновенно составили акт и списали! Заигрались в карты и не заметили, как плавкран сорвало ветром и унесло в море. Зазевался капитан - судно застряло. Виновных - по северным условиям - нет. Опять же, кого спросить: "почему?"

Всему есть мера. Любопытство Гевашева осточертело капитану и матросам. Даже хладнокровный Петрович пожаловался: новенький «почемучка» вздохнуть не дает, каверзными вопросами замучил! Поохладить бы его, а, капитан?..

И капитан официально вызвал чересчур любознательного.

- Вот что, южанин, - грубовато начал он без приветствия, - ребята смеются над твоими «почему»! Любознательными полезно быть детям: они мир познают. А мы, слава богу, познали. С нас предостаточно и того, что знаем. В остальное нос не суём. За работой некогда. Ясно? Так что не смеши ребят!

Хлебнув неприятностей, Гевашев не спорил, как бывало. Однако быть пассивным наблюдателем не умел. С каждым днём всё труднее быть испол­нителем чужой воли. После взбучки капитана Игорь призадумался.

Вскоре он попал на котлопункт, где отоваривался хлебом для команды, там разговорился с молодым бородачом, и тот сообщил, что им требуется повар. Игорь узнал поподробнее - и впервые представился «классным поваром», хотя это было далеко не так. Однако выбирать не приходилось.

Окрылённый беседой с симпатягой-монтажником, он теперь молча созер­цал в кают-компании карточную игру в «храп», начало которой положили лётчики: чтобы не спать ночами. "На этом судёнышке ни до чего лучшего, чем карточная игра в свободное время, додуматься не могут, - мрачно заключал Игорь. - А люди с образованием и далеко не тупицы!.. Вместо того чтобы ночами спать, они балагурят до утра. И что меня заставило затесаться на этот ЛК!"

- Нисколько не жалею, что побывал на Карпатах, - лениво хвастался один из играющих с внешностью Иисуса.

Долговязый матрос травил допотопный анекдот:

- Чудак один жил в доме напротив тюрьмы, а потом всё резко изменилось: стал жить напротив родного дома.

Хохот «братвы» был слышен за милю. Вошёл озабоченный капитан - маленький, взъерошенный, с козлиной бородкой. Услышав историю вора, неуклюже ввернул в разговор неловкую остроту. Гевашев так и не понял, в чём была её соль. Не мог он ни развеселиться, ни найти смысл в подобном «досуге». Веселиться было не с чего: ЛК застрял во льдах.

Наутро, туманно объяснив причину ухода, Гевашев распростился с въедливым капитаном, с Петровичем, с подтрунивающей над беглецом командой. После обеда он уже приступил к обязанностям повара у монтажников, заверив их начальника Бычкова, что всё будет делать точно так, как «начальство прикажет».

III

Котлопункт представлял собой отрадное место, где в нос ударял пряный запах бродившей браги. Набирая градусы, она играла в огромном баке под потолком в вагоне-кухне и, как уверяли умелые организаторы «производства», если и случались заковырки с её запретом, то ненадолго. Брага была лишь детской забавой для мужчин-северян, познавших вкус спирта. Ссылаясь на Бычкова, запретившего варить бра­гу, Игорь отказался выделывать её, чем вызвал, конечно, недовольство отдельных молодцев, весело пообещавших при случае «порадовать» его соответствующим подарком. Избегая осложнений, он не хотел связываться с бородачами.

Всё же после обеда за него взялся Бычков:

- Ребята обижаются на тебя! Говорят - соль экономишь.

- Я ведь не...

- Да! Ты не повар, это видно. Известно и то, что заюлил с юга.

- А юг причем?

- Притом! - взвился Бычков, который не мог терпеть возражений. - Притом, что с юга к нам обязательно попадают случайные люди.

- На юге такие же люди, как и на севере! - вспылил Гевашев. - Чем я хуже вас?

- Ах, вот даже как!? - хмуро сказал Бычков. - Вот куда клонишь? Ладно, свободен!

Гевашев ждал неприятностей, но ничего не последовало. Работать приходилось так много, что с непривычки ломило поясницу. Бычков вёл себя по-прежнему: грубо говорил лишь по поводу поварских обязанностей Игоря. Кстати сказать, они были неисчислимыми.

Через неделю после стычки с Бычковым Игорь поставил хлеб в духовые шкафы и утомлённый, присел на стул. И надо же случиться: уснул! К счастью, в нём что-то сработало. Учуяв едкий дым, он вскочил, закашлялся, распахнул дверь и окна и долго ещё выгонял дым, заполнивший котлопункт. "Хлеб только подгорел, - оптимистично думал он. - Ничего, горелые места пообрежу, и всё будет ладненько".

Он успокоился, захлопотал и вдруг почему-то стал подсчитывать, сколько уже дней он ишачит на Харасавэе. Выходило больше трех месяцев. "Странно, как это я не думал раньше о доме, маме, детях!" В Наташе Игорь совсем разуверился и почти не думал о жене. Однако дом манил его с большой силой. "Потеряй, человек, и начнёшь ценить!.." Затосковав по югу и солнцу, Игорь одумался и пожалел обо всём, что привело его сюда. Но как вернуться? Как вырваться отсюда? 0бессиленный подобными мыслями, подступившими к сердцу так, что оно непонятно как не лопалось от тоски, измученный и помятый, Гевашев наутро заявился к Бычкову.

- С мамой что-то стряслось, сон привиделся нехороший. У меня всегда сны сбываются! Отгулы бы, а? - И застыл безмолвно в надежде на человечность всемогущего начальника.

- Гляньте-ка на него! Мне б такой телевизор! К маменьке захотелось?! Ты поближе глянь, ясновидец, что делается вокруг. Нам без повара, что прикажешь делать?

Игорь молча стоял перед Бычковым. Тот вдруг успокоился.

- У меня мать тоже хворая, - понизил он голос. - А кто работать будет, если каждому к маме захочется? Не ерунди-ка, а давай на совесть, как обещался. Без трепотни и без фокусов! На тебе висит на десять тысяч ценностей материальных. Вот пришлют квалифицированного повара, тогда... тогда в отгул будет можно.

"Да, здесь не школа, где не задерживают, - выходя ни с чем, горь­ко иронизировал Гевашев. - Ничего! Пусть вырваться отсюда нелегко, но на что голова дана? И отсюда вырвусь!"

После раздачи обеда, оставшись один, он закатал штанину, внимательно осмотрел голень правой ноги. Покрасневшая от недавнего ушиба о крюк, на какие Игорь неизменно повсюду натыкался в своей угарной беготне по кухне, она слегка побаливала.

- Ну, вот что, милая, вызволяй меня из чёртова котлопункта! - обратился он к ней как к одушевленному существу. - Выручай, родненькая! - на глаза у него навернулись слезы. - Избавляй, бога ради, от Бычкова, его бородачей и от котлопункта. Какой из меня повар?!

Ещё раз, осмотрев место ушиба, Игорь решил рискнуть. Вынес он ещё два дня, а под утро третьего слегка натёр голень перцем. Нога воспалилась и часа через два распухла.

Испугавшись того, что наделал, Гевашев переволновался так, что, когда после завтрака демонстрировал бородачам свою распухшую ногу, ему не пришлось притворяться: слёзы буквально лились из запавших глаз. Но тщетно пытался он пробудить сочувствие монтажников, повидавших и не такое. Здоровенный детина Семён, юморист и хохмач, не удосужившись даже взглянуть на голень, рассердился:

- Знаем ваших!.. Домой захотелось? Не ново, умник! А нам что прикажешь без повара делать? Ты, бедолага, не скули, а засучивай рукава и живо обед варгань!

Не найдя сочувствия, Игорь подался к Бычкову. Не вытирая потоков слёз на лице, задрал штанину.

- Знаю вас! - насупившись, сказал и Бычков, не сводя с него прищуренных глаз. - Все вы, южане, одинаковые, от работы отлыниваете. А за зарплатой - самые первые.

- Ну, зачем ... так? Есть везде хорошие люди! - морщась, заметил Игорь.

- Может и есть, но южан что-то не припомню! Не встречал среди них тружеников! Вот ты, южанин, к примеру. Не успел заявиться на Харасавэй, холода по-настоящему не нюхал, а уж норовишь к маменьке под крылышко. А работаешь как?..

- Как и все! - обозлился Игорь.

-Я смотрел! От такой работы спать хочется. - И Бычков зевнул для наглядности.

- Да нога...

- Заладил! Нога, нога! Ты кого провести хочешь? Меня? Да я здесь на Ямале двадцать лет. Насквозь таких пройдох, как ты, вижу. Ты зачем на Север пожаловал, раз здоровьем обижен? Сидел бы дома, там маменька, тетенька, жёнушка. Там тепло, а здесь работяги нужны! На Севере ни бездельники, ни воры не котируются. Заруби на носу! А коли здесь ты, изволь, как все, заниматься делом. Мученика из себя не корчи! Трудом заслужи уважение товарищей.

- Да вот, - начал Игорь, но Бычков, не дав ему высказаться, отрубил: - Свободен!..